Хорошая война - Страница 17

— Иисус ни разу не осудил меча, ни в смысле организованной государственности, для коей меч является последней санкцией, ни в смысле воинского звания и дела, — не размениваясь на вступления, оседлал своего любимого конька Патер.

— Апостолам было дано указание, что меч не их дело и что 'все, взявшие меч, мечом погибнут', — возразил Бартоломео.

— Воину нельзя и пожелать лучшей смерти, — парировал Патер.

— Христос учил любви, а не мечу.

— Взявшие меч погибают от меча, но именно любовь может побудить человека принять и эту гибель. Взявший меч готов убить, но он должен быть готов к тому, что убьют его самого: вот почему приятие меча есть приятие смерти, и тот, кто боится смерти, тот не должен браться за меч. Однако в любви не только отпадает страх смерти, но открываются те основы и побуждения, которые ведут к мечу. Смерть есть не только «кара», заложенная в самом мече, она есть еще и живая мера для приемлемости меча.

— Приемлемости? Бог допускает некоторые исключения из запрета убивать человека. Но это относится к тем случаям, когда повелевает убивать сам Бог, или через закон, или же особым относительно того или иного лица распоряжением. В этом случае не тот убивает, кто обязан служить повелевшему, как и меч служит орудием тому, кто им пользуется. И поэтому заповеди 'не убивай' не преступают те, которые ведут войны по велению Божию или, будучи в силу Его законов, т. е. в силу самого разумного и справедливого распоряжения, представителями общественной власти, наказывают злодеев смертью. Итак, за исключением тех, кому повелевает убивать или правосудный закон, или непосредственно сам Бог, источник правосудия, всякий, кто убивает себя ли самого, или кого иного, становится повинным в человекоубийстве.

— Согласен, браться за меч имеет смысл только во имя того, за что человеку действительно стоит умереть: во имя дела Божьего на земле. Разве к лицу праведнику действием своим и бездействием поощрять к бесчинствам воров и разбойников? Даже малую денежку отдать грабителю, который тут же пустит ее на разврат и прочие богомерзкие дела? Оставить в беде ближнего своего, пройти мимо и потворствовать греху и нарушению закона Божьего?

Слушатели оживились. Задан прямой вопрос на актуальную тему. Спорщики уже стояли в широком кругу, как на поединке, и принципиальным отличием было не отсутствие в руках оппонентов оружия, а интерес публики не к личной победе кого-то из них, но к победе amica veritas.

Оппоненты внешне были даже похожи. Примерно одного роста и телосложения, оба седые, оба в простых черных ризах. Оба излучали вокруг себя силу убеждения, но совершенно разную. Патер мог бы выйти на площадь, подобно Петру Пустыннику, и поднять тысячи мирных людей на крестовый поход. Бартоломео мог бы встать на пути у тысячной толпы, готовой к войне, и проповедью вернуть всех к мирному труду.

— Путь меча есть неправедный путь, — не вдаваясь в частности, отрезал Бартоломео и обратился к первоисточнику, — 'Вы слышали, что сказано: око за око и зуб за зуб. А Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую; и кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду; и кто принудит тебя идти с ним одно поприще, иди с ним два. Просящему у тебя дай, и от хотящего занять у тебя не отвращайся'.

— Да, путь меча есть неправедный путь, — Патер не стал оспаривать Писание, — Но кто же тогда этот человек, который пугается этой неправедности, объявляет ее 'злодейством' и бежит от нее? Это тот самый человек, который в течение всей своей жизни не только мирился со всевозможною неправедностью, поскольку она ему была 'нужна' или 'полезна', но и ныне постоянно грешит со спокойной душой, грешит 'в свою пользу' и даже не вспоминает об этом. И вдруг, когда необходимо принять на себя бремя, которое есть подлинно дело Божие и потому не терпит небрежения, — тогда он вспоминает о том, что он непременно должен быть безгрешным праведником, пугается и трусливо объявляет эту неправедность 'грехом'. Жизненная мудрость состоит не в мнительном праведничании, а в том, чтобы в меру необходимости мужественно вступать в неправедность, идя через нее, но не к ней, вступая в нее, чтобы уйти из нее.

Бартоломео усмехнулся. В ответ на цитату из Евангелия у оппонента не нашлось, что сказать, кроме 'жизненной мудрости'. А ведь мог бы привести цитату, например, из Ветхого Завета или святых отцов.

— Христос учил не мечу; он учил любви, — продолжил госпиталий, — 'Вы слышали, что сказано: люби ближнего твоего и ненавидь врага твоего. А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас, да будете сынами Отца вашего Небесного, ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных. Ибо если вы будете любить любящих вас, какая вам награда? Не то же ли делают и мытари?' Меч есть символ человеческого разъединения на жизнь и смерть, не есть, конечно, 'нравственно лучшее' в отношении человека к человеку.

— Но это 'нравственно нелучшее' - духовно необходимо в жизни людей, — возразил Патер, — Не всякий способен взяться за меч, и бороться, и остаться в этой борьбе на духовной высоте. Для этого нужны не худшие люди, а лучшие, люди, сочетающие в себе благородство и силу; ибо слабые не вынесут этого бремени, а злые изменят самому призванию меча.

— Непременно не вынесут и непременно изменят, — ответил Бартоломео, делая упор на 'непременно'. Если оппонент не повелся на 'дискуссию цитат', ему же хуже. Опровергнуть частное мнение намного легче, чем, например, фрагмент Писания, вырванный из контекста.