Хорошая война - Страница 97

— Стой, кто идет! — скомандовал часовой на входе.

Здесь бы попытка недорого вооружиться и провалилась, поскольку Патер в силу природной честности совершенно не умел давать взятки. Пивовар из Мюнхена в силу природной жадности тоже не умел, зато он владел высоким искусством воспитания юных подмастерьев и вообще молодежи.

— От епископа, не видишь что-ли? — грубо ответил мюнхенец.

— Документы!

— Какие тебе документы, сынок? — пивовар не врал про 'пять лет в ландскнехтах' и явно знал, как обращаться с подобной публикой, — ты что, читать умеешь? Не видишь, десять монахов к тебе приперлись? От кого у нас в городе монахи могут прийти?

В голове у часового замкнулась цепочка ассоциаций. Он вспомнил, что недавно епископ вместе с Альфиери инспектировал арсенал. После этого среди стражников прошел слух о подготовке к войне, но дело закончилось всего лишь снятием с должности всех кладовщиков и конфискацией в казну их имущества.

Кладовщику дали примерно такое же объяснение, только обозвали канцелярской крысой, а не сынком, и присовокупили приказ выдать алебарды немедленно.

— Надолго вам нужно оружие? — спросил кладовщик.

— Завтра вернем, — спокойно ответил Патер.

— Зачем вам на один день столько алебард?

— На турнир! — не отводя глаз, соврал студент, — для эскорта Его преосвященства.

Кладовщик даже не удивился. Если епископ участвует в турнирах, почему бы монахам не походить за ним с алебардами? Все равно им делать больше нечего.

— Это вы называете оружием? — возмутился Патер, разглядывая ржавые зазубренные железки, кое-как насаженные на кривые палки.

— В чем проблема? — прикинулся дурачком кладовщик, — хотите сказать, что этим нельзя разбить человеку голову, или что оно не для того предназначено?

Патер оставил расписку, где указал цель получения оружия и срок возврата.

Так уж в Ферроне было принято, что большая часть всех статей оборонного бюджета оседала в кармане Альфиери, от остального отщипывали проценты все причастные чиновники, а оружейникам оставались суммы, едва превышающие предполагаемую себестоимость заказа. Поэтому тендеры на поставку вооружения постоянно выигрывал заезжий рукожоп, месье Брасдекуль. Брасдекуль, которому хронически недоплачивали, мстил расхитителям казны их же оружием. Он жертвовал несколько флоринов контролерам и сдавал в арсенал алебарды и арбалетные болты такого качества, которое позволяло изделиям без проблем лежать в темном углу. Впрочем, с подобной штуковиной в руках стражник при желании мог погибнуть с не меньшим героизмом, чем с настоящим оружием. Для охраны ворот в мирное время такие алебарды годились даже больше, чем настоящие, ибо были существенно легче.

Алебарды от мэтра Брасдекуля отличались от нормальных меньшим весом и размерами, заточка на них была только обозначена, лангеты и подток отсутствовали, а древки были сделаны из плохо высушенной и занозистой древесины произвольных пород. Стражники подобными изделиями брезговали и покупали снаряжение за свой счет у нормальных мастеров.

Послушники завернули алебарды в чью-то накидку и понесли вдвоем, как связку простых палок. Везти оружие в монастырь было бы неуместно, поэтому сверток сдали на хранение владельцу трактира 'У пьяного монаха', каковой трактир располагался почти напротив старого епископского моста. Оставалось выбрать место засады и дождаться окончания турнира.

22. Легкое начало тяжелого дня

Макс прибыл в турнирный лагерь в то время, когда большинство рыцарей еще просыпалось. В лагере, как и следовало ожидать, никакого порядка не было. Потому что вчера там не было ни Макса, ни Шарлотты, ни даже Марты. За старших остались мэтр Гастон и Франц. Швейцарцы во главе с Францем сразу же распродали трофеи из замка святого Альберта, купили вина и устроили грандиозную попойку, напрочь споив всех прочих во главе с мэтром Гастоном.

Слуги и швейцарцы дрыхли, за исключением караульного на входе, который сидел и оправлялся прямо на посту, потому что сменить его было некому. Первым желанием было отругать дикого горца за такое поведение, но по здравому размышлению Макс решил, что солдат — не девушка, и дисциплина для него важнее, чем чистоплотность. Брошенную монетку часовой поймал, но шлепнулся на задницу и своей руганью чуть не перебудил всех собратьев.

Сонный повар с куском сыра в одной руке и кружкой вина в другой сказал, что пока не будет дров, про завтрак можно не спрашивать. Похмельная служанка вылезла из шатра в одной рубашке и сказала, что у нее, наверное, будет ребенок. Или два. Или три. Привязанный к брошенной у входа телеге конь Шарля-Луи намекнул, что его вчера забыли покормить и напоить. В поилках и кормушках остальных лошадей тоже было пусто.

Порадовал только племянник Фредерик, который среди всего этого свинства деловито вытаскивал из шатра и раскладывал на полотне детали доспеха для пешего боя.

— Доброе утро, дядя Максимилиан!

— Доброе утро, Фредерик! — ответил Макс, — А это еще что?

У входа в шатра лежал лазоревый щит с серебряным чудищем.

— Не знаю, Ваша светлость, это я тут нашел.

— Ты Франца не видел? Тогда сходи к себе в лагерь, пусть еды пришлют. Я здесь сейчас наведу порядок.

Племянник убежал. Макс пошел по лагерю, вытаскивая попадавшихся под руку пьяниц и бросая их в сторону телеги. Восьмым под руку попался Франц.

— Франц, черт тебя побери, что это такое? — спросил Макс, держа маленького швейцарца за ногу над щитом.

— Ээээ… Оберкригшнек, — жалобно ответил Франц.